Наконец, дошел черед и до «Письма». Со второй,
третьей страницы меня остановил печально-серьезный тон: от каждого слова веяло долгим страданием, уже охлажденным, но еще озлобленным. Эдак пишут только люди, долго думавшие, много думавшие и много испытавшие; жизнью, а не теорией доходят до такого взгляда… читаю далее, — «Письмо» растет, оно становится мрачным обвинительным актом против России, протестом личности, которая за все вынесенное хочет высказать часть накопившегося на сердце.
Корреспонденция была отослана. Дней через десять старик почталион, сопровождаемый лаем собак, от которых он отбивался коротенькой сабелькой, привес брату номер газеты и новое письмо со штемпелем редакции. Брат тотчас схватился за газету и просиял. На
третьей странице, выведенная жирным шрифтом и курсивом, стояла знакомая фраза...
Вот оно уже слегка прорывается вспышками, вот уже и книга, взятая без цели и наудачу, выпадает из рук моего мечтателя, не дошедшего и до
третьей страницы.
Неточные совпадения
Он сел и начал разглаживать на столе измятые письма.
Третий листок он прочитал еще раз и, спрятав его между
страниц дневника, не спеша начал разрывать письма на мелкие клочки. Бумага была крепкая, точно кожа. Хотел разорвать и конверт, но в нем оказался еще листок тоненькой бумаги, видимо, вырванной из какой-то книжки.
Потом показал ей свои «записи» и говорил — кажется, очень хорошо — о красоте квадрата, куба, прямой. Она так очаровательно-розово слушала — и вдруг из синих глаз слеза, другая,
третья — прямо на раскрытую
страницу (стр. 7‑я). Чернила расплылись. Ну вот, придется переписывать.
Оба стали смотреть, как она загорится, Петр Иваныч, по-видимому, с удовольствием, Александр с грустью, почти со слезами. Вот верхний лист зашевелился и поднялся, как будто невидимая рука перевертывала его; края его загнулись, он почернел, потом скоробился и вдруг вспыхнул; за ним быстро вспыхнул другой,
третий, а там вдруг несколько поднялись и загорелись кучей, но следующая под ними
страница еще белелась и через две секунды тоже начала чернеть по краям.
— Библия! — произнес он, открыв первую
страницу и явно насмешливым голосом, а затем, перелистовав около
трети книги, остановился на картинке, изображающей царя Давида с небольшой курчавой бородой, в короне, и держащим в руках что-то вроде лиры. — А богоотец оубо Давид пред сенным ковчегом скакаше, играя!
Один боится говорить о голом теле, другой связал себя по рукам и по ногам психологическим анализом,
третьему нужно «теплое отношение к человеку», четвертый нарочно целые
страницы размазывает описаниями природы, чтобы не быть заподозренным в тенденциозности…
Жуковский писал: «Вот что со мной случилось: получив вашу книгу, я раскрыл ее с некоторою к ней недоверчивостью, с тем только, чтобы заглянуть в некоторые
страницы, получить какое-нибудь понятие о слоге вообще; но с первой
страницы перешел я на вторую, вторая заманила меня на
третью, и вышло наконец, что я все три томика прочитал в один присест, не покидая книги до поздней ночи.